|
№ 34 (4183) |
Протоколы Конференции
250-летию Ученого совета МГУ посвящается
Я начну с пересказа по памяти фрагмента из дневника одного из университетских профессоров середины позапрошлого века: «Янтарный свет дворцовых окон льется на синие январские сугробы. Сам генерал-губернатор Москвы граф Арсений Андреевич Закревский дает великолепный обед в честь исполнившегося два дня назад столетия Императорского Московского университета. Собрались все столичные знаменитости, здесь митрополит Московский Филарет и архиепископ Евгений, все университетские профессора и представители студентов от всех факультетов, поседевшие в боях генералы из Севастопольских бастионов, депутаты от академий и университетов и прочие… Играет музыка, чередуясь со здравицами в честь государя императора, императрицы, хозяина дома, сидящих за огромным столом генералов и профессоров. Среди последних были и лица, отсутствовавшие на недавнем Юбилейном торжестве в Актовом зале alma mater как не получившие соответствующего приглашения от университетской администрации. В их числе был один профессор, который никак не мог прийти в себя от нанесенной ему обиды. «Как же я, — повторял он, — служил 45 лет беспрерывно и усердно университету, собирал материалы по его истории, дарил их в библиотеку, но так и не получил приглашения на юбилей? Откуда эти несправедливости и беззаконие?» Сорок с лишним лет до этого эпизода, когда французы уже входили в Кремль, Снегиревы, «облобызавши угол родительского дома», — отцы и дети, прадедушка с правнучатами, — взгромоздились на две телеги, и «семейный поезд» двинулся вон из Москвы. Успели взять самое необходимое. Девятнадцатилетний университетский архивариус Ваня, сын профессора Михаила Снегирева (в будущем Иван Михайлович Снегирев, ординарный профессор Московского университета по кафедре римских древностей и латинского языка, член-корреспондент Санкт-Петербургской академии наук), захватил с собой связку первых протоколов Университетской Конференции.
Костышин: Вы задаете, Владислав Васильевич, хороший и, с исторической точки зрения, важный вопрос. Но, чтобы ответить на него, необходимо хотя бы вкратце сообщить нашим читателям, каким педагогическим и научным потенциалом обладал в то время Московский университет. Так, например, имеются сведения (в частности, в переписке профессора Берлинской академии наук Л. Эйлера со статским советником Петербургской академии Шумахером) о том, что комплектование преподавательского состава университета и гимназии началось еще в конце 1754 года, т. е. до конфирмации «Проэкта». Документально установлено, что в 1755 году в университет были приглашены магистры Поповский, Барсов, Яремский, Папафило, де Лабом, Литке, Савич и Магнус, а также учителя Траубенталь, Дюбуле и Фрязин. Но все эти преподаватели не имели докторской степени и профессорского звания и по условиям «Проэкта» не могли быть членами Конференции. И лишь только в 1756 году, когда в университете появились первые профессора в необходимом количестве (10-го мая был объявлен профессором Поповский, один за другим приехали по контракту из-за границы профессор философии Фромман, доктор философии Шаден и профессор права и истории Дильтей), стали возможны заседания этого коллегиального ученого органа. Первое такое заседание прошло 16 октября (по ст. стилю) под председательством директора университета Алексея Михайловича Аргамакова. Ведущий: Большое спасибо за столь исчерпывающий ответ. Теперь, Дмитрий Никанорович, хотелось бы узнать, какие именно вопросы, кроме уже обозначенных, приходилось решать на собраниях Конференции?
На Конференции по представлению ректора гимназии Шадена утверждался учебный план, рассматривались жалобы на учителей, которые «взимают недостойные поборы с учеников». Шувалов отреагировал моментально в своем ордере (приказе) почти в «телеграфном» стиле: «Учителям подтвердить, чтобы ни с кого с учеников подарков и денег не брали, будучи на жаловании Ея Императорского Величества». Ордера Шувалова подтверждали полномочия профессорской корпорации, препятствовали бюрократическому и своекорыстному вмешательству со стороны канцелярии в дела Конференции, в бумаги ректора гимназии и директора университета. Чиновникам канцелярии запрещалось в обход Ученого совета (Конференции) по своему усмотрению принимать учеников или переводить их из класса в класс. Ведущий: Конечно, в нашей беседе невозможно охватить все темы, которые обсуждались на профессорской Конференции. Но хотелось бы узнать, были ли вопросы, которые не вошли в протоколы Совета?
Ведущий: Да, действительно, к вечеру обыватели отвязывали дворовых собак, и хождение по городу было небезопасно. Костышин: А вот дальше из того же письма: «Хотя в Университете я наихудшие часы имею, но из Конференции мне было приказано: “Понеже лишь два часа тобою для занятий употребляются, а четыре часа куда угодно употреблены быть могут, то вверено тебе еще и ежедневное смотрение библиотеки…”» Или вот о гимназических нравах в университете, уже другое письмо небезызвестного нам профессора Дильтея к тому же Миллеру: «Накануне масляной недели один ученик до того осмелел, что подставил подножку своему учителю, желая, чтобы тот упал. Учитель это заметил и дал хорошую оплеуху шалуну, но тот, кичась своим благородным происхождением и не признавая своей вины, пошел в канцелярию жаловаться асессору Хераскову. Я и господин ректор совместно с господином Фромманом (а это, замечу от себя, официальные и полномочные представители Ученого совета) обсудили происшествие, сделав строгий выговор учителю, упрекнув его в том, что для сатисфакции ему следовало бы избрать другой метод, но в настоящее время, когда он превысил свои права и поскольку давать оплеухи запрещено, мы хотели обязать обе стороны попросить друг у друга прощения, но в понедельник масляной недели этот ученик пошел в канцелярию к господину Веревкину и подал жалобу из-за полученного им оскорбления. Тот пообещал ему удовлетворение, приказав солдатам арестовать этого учителя…», ну, я не буду дальше продолжать цитирование, скажу лишь, что канцелярист Веревкин перепутал фамилию, и солдаты вломились среди ночи в дом другого педагога и вытащили его из постели!
Костышин: Вы совершенно правы. Вступив в должность директора, Иван Иванович Мелиссино обратился к Шувалову: «Покорнейше прошу Ваше превосходительство дать мне указание относительно старшинства господ профессоров… Что же касается заседаний в Конференции и подписывания протоколов, то я держусь того мнения, что каждый должен занимать место и подписываться в зависимости от того, сколько времени он состоит профессором этого университета». А через некоторое время профессор член Конференции Дильтей в письме к Миллеру докладывает буквально следующее: «Что касается субординации профессоров, то было принято решение устанавливать ее в зависимости от старшинства… Но распри продолжаются, поскольку господин профессор Фромман подписал свой контракт, как оказалось, раньше господина профессора Поповского. Я подписал свой контракт позже него, но на должность был назначен раньше. Господин профессор Поповский вступил в должность первым и потому настаивает на своем первенстве. Мне не доставило бы труда уступить господину профессору Фромману, хотя он не является ни доктором права, ни профессором права. Мне тем более не составило бы труда уступить господину профессору Барсову, умному и порядочному человеку, но уступить пьянице, человеку, который всегда пренебрегает своими обязанностями… это немного трудно».
«27 октября 1761 г. состоялось заседание Конференции. Профессор Дильтей отсутствовал. В силу ордера его превосходительства господина куратора Веселовского, сделан был выговор господину Буайе де Роке, который подал в непочтительных выражениях жалобу на господина Дильтея, что тот, в бытность свою инспектором, сочинял на него ложные доносы, после чего господин Буайе де Роке пожаловался Конференции, что упомянутый профессор Дильтей, будучи пьян, напал на него в университетской харчевне, схватив за ворот, о чем велено было г. Буайе де Роке подать письменную жалобу в ближайшую Конференцию». Тут, как говорится, комментарии излишни… Кстати, напомним, что в августе 1764 года профессор Дильтей вообще был уволен из университета «за нерадивость, пропуски лекций и пререкания» (восстановлен по личному указанию Екатерины II). Заметим только, что на фоне этих нестроений, взлетов и падений, обольщений и разочарований, шла каждодневная, будничная, но подчас героическая работа многих людей. Об этом свидетельствует активнейшая деятельность «на износ» первого директора и председателя Конференции Алексея Аргамакова. Об этом повествуют вынесенные из огня тома университетской летописи Ученого совета «первых созывов». В этом убеждают все новые и новые открытия нашего времени, делаемые в области университетской истории исследователями университетской культуры. В достижениях этой работы, Дмитрий Никанорович, есть и ваша заслуга. Пользуясь случаем, хочу поздравить вас, как составителя, и нас, как ваших читателей, с выходом в свет подготовленного вами тома материалов по истории Московского университета XVIII века и пожелать вам дальнейших успехов.
После Адодурова кураторами назначались бывшие директора: известный своим либеральным отношением к студентам Иван Иванович Мелиссино и знаменитый писатель Михаил Матвеевич Херасков, по инициативе которого при университете открылся Благородный пансион для дворянских детей. Поначалу дворянство не очень вдохновлялось превращением своих отпрысков в «быстрых разумом Невтонов» — понятней была военная карьера. Но вот до Москвы докатилась моровая язва — чума, и все бросились читать университетские наставления о предохранительных средствах. ...И вот уже имена первых воспитанников украшают Московский университет. Это не только успешно окончившие выпускники, впоследствии члены университетской Конференции профессора: медики Зыбелин и Вениаминов, юристы Десницкий и Третьяков, зоолог Афонин, но и исключенные в свое время генерал-фельдмаршал Потемкин-Таврический и российский просветитель Новиков (причем, оба сохраняли чувства любви и признательности к своей alma mater: первый стал щедрым меценатом, второй коренным образом преобразовал университетскую издательскую деятельность. После почти пятилетнего заключения в Петропавловской крепости Новикову даже прочили назначение на должность директора Московского университета). Следует заметить, что накануне социальных потрясений в Европе Московский университет провозгласил, что высшая цель просвещения для россиян — это благосостояние любимого Отечества, мощь которого есть залог мира на земле и благополучия всех и каждого. Эта мысль была озвучена в восторженной оде университетского стихотворца Ермила Кострова на «радостном и всем любезном торжестве» по случаю 25-летней годовщины университета:
Средь пристаней, средь ярых волн! И земледелец да безбеден Жнет тучный клас, веселья полн. Пусть ратников полночных бедры Превзыдут крепостию кедры, И твердость гор — их рамена. Почиют села, страха чужды, Не узрит никакие нужды Венчанна лаврами страна». В середине прошлого века новые испытания выпадают на долю старых протоколов университетской Конференции. В Великую Отечественную войну 1941–1945 годов им грозили две опасности: воздушные бомбардировки (здание библиотеки сильно пострадало-таки от авиационной бомбы) или превратности эвакуации в далекую Туркмению. По-видимому, они все же побывали в Ашхабаде, так как сохранились свидетельства старейшего сотрудника библиотеки Виктора Васильевича Сорокина о том, что он сам изготавливал упаковочные ящики для эвакуации редких книг и рукописей. Сорокин рассказывал мне, что вместе с ним в эвакуации была одна сотрудница библиотеки, человек высокой культуры и очень большой эрудиции, звали ее Нина Александровна Пенчко. Предметом ее исследовательского интереса была история Московского университета XVIII века. Нина Александровна родилась в семье земского врача Тамбовской губернии. В 1914 году она окончила Ростовскую женскую гимназию с золотой медалью и переехала с матерью в Москву (отец к этому времени умер). Здесь она блестяще окончила Московские высшие женские курсы. Свободно владея четырьмя иностранными языками (немецким, французским, итальянским и латынью), работала переводчицей, редактором, библиотекарем. Тридцать лет отдала Н.А. Пенчко служению университетской библиотеке (Горьковке). Уйдя на пенсию в 1965 г. с должности главного библиотекаря Отдела редких книг и рукописей, продолжала научную работу «на общественных началах». Основной труд ее жизни — это изучение и научная публикация Протоколов Конференции Московского университета XVIII века.
Тем более важно было мне узнать, что за свой капитальный труд по переводу, расшифровке, научной обработке рукописных протоколов университетской Конференции Нина Александровна была удостоена высокой награды Ученого совета — Ломоносовской премии. И я прошу прокомментировать это событие заведующего Архивом МГУ Сергея Михайловича Завьялова. Завьялов: Охотно это сделаю, Владислав Васильевич. Как следует из хранящихся у нас документов, заседание Ученого совета МГУ от 23 декабря 1963 г. вел его председатель — ректор Иван Георгиевич Петровский. В протоколах подробно приводятся выступления членов конкурсной комиссии по кандидатуре Н.А. Пенчко. Так, профессор Г.Д. Вовченко, решительно отметая сомнения профессора Д.Я. Мартынова, подчеркивает, что большая ценность представленной работы заключается в обращении автора к первоисточникам и умелом их использовании. Профессор Ю.А. Салтанов заявил буквально следующее: «Я более двадцати лет занимаюсь историей Московского университета и должен сказать, что труд Пенчко ценен не только тем, что она тщательно перевела, систематизировала и нашла те материалы, которых нигде больше нет, но и тем, что она составила очень ценные комментарии, в этом и заключается ее большая творческая работа». Ведущий: Смею заметить, что, помимо профессора Салтанова, остальные выступавшие также интересовались историей университета, а проректор Вовченко собрал богатую коллекцию фотографических дубликатов по университетской тематике, не мешало бы ее поискать… Завьялов: Вы правы, это сделать необходимо. Но я вернусь к заседанию Совета. Всех эмоциональней выступила сотрудник библиотеки Антонина Михайловна Харькова. Ее рассказ сохранился в протоколе заседания. Вот он вкратце: «Мы приглашали еще до войны старичка-латиниста, он сидел очень долго и расшифровал только три документа. А Нина Александровна подготовила три тома документов с комментариями. Она составила словари имен, химических терминов. Когда она столкнулась с трудностями при расшифровке материалов, относящихся к развитию химической науки, то обратилась в Академию наук. И тамошние химики впервые увидели протоколы, которые открыли им глаза на очень многое в истории этой науки. Раньше считали, что все то, что было прежде в Московском университете, покрыто мраком неизвестности, не было известно ни одного документа. А вот академикам показали документы, где ученый немец перечисляет имущество лаборатории и, не умея перевести названия предметов лабораторного оборудования, превращает некоторые русские слова в немецкие, например, он написал “ди-ушеты”. Это были просто по-русски “ушаты”, он же их превратил в “ди-ушеты”. Для многих работа Пенчко стала настоящим открытием, и Нину Александровну пригласили сделать доклад в Академии наук. На основании этих ранее недоступных для прочтения материалов сейчас пишутся монографии и диссертации». Члены конкурсной комиссии ознакомились с отзывами профессора геологии Д.И. Гордеева, кандидата исторических наук доцента А.М. Сахарова, где была дана весьма высокая оценка работе Н.А. Пенчко. Читая протоколы обсуждения кандидатуры Н.А. Пенчко на Ломоносовскую премию, отдаешь должное тактичному ведению собрания председателем Ученого совета академиком Петровским. Ведущий: Большое спасибо, Сергей Михайлович! В заключение нашего разговора у меня вопрос к заведующей отделом редких книг и рукописей Фундаментальной библиотеки МГУ Ирине Леонидовне Великодной:
Великодная: Протоколы Конференции, как и многие другие памятники, уже в солидном возрасте, равно как и сам университет. Некоторые тома еще хранят достойный вид, другие — требуют реставрации. Мне кажется, что необходимо говорить не только о реставрации отдельного памятника, но и о сохранении всего комплекса университетских раритетов. Есть уникальные вещи, когда ради прочтения одной страницы текста люди приезжают за тысячи километров, в том числе из заграницы. Ведь в XXI веке возможности огромные, я имею в виду такое простое дело как оцифровку необходимых материалов. Оцифрованные или отснятые на микрофиши материалы передают всю информацию на любое расстояние, и при этом мы сохраняем сами оригиналы. После этого можно ставить вопрос о полной реставрации всего комплекса памятников, как книжных, так и рукописных. За этим встанет проблема изготовления муляжей, без которых не обходится ни один музей, ни одна занимающаяся выставочной работой библиотека. Ведь многие редкие книги, не говоря уже о рукописях, не могут выдержать экспонирования даже в течение недели, а месяц «жизни» на выставке для такого экспоната оборачивается практически гибелью… Почему же не создать свою программу сохранения университетского наследия с подключением всех подразделений МГУ? Уверена, что университет может позволить себе такую «роскошь». Ведущий: Мне кажется, что вы абсолютно правы, Ирина Леонидовна, ибо экономия на культуре оборачивается подрывом самых глубинных основ человеческого существования… Возвращаясь к основной причине нашего сегодняшнего разговора — Ученому совету Московского университета первых лет его существования, отметим большую законотворческую работу, которую проводила профессорская Конференция в 60-х годах XVIII века: обсуждение проекта Устава (Регламента), доработка его отдельных положений и т. д. И хотя новый устав и не был введен в Екатерининскую эпоху, работа над ним явилась для университетской Конференции и российского общества своеобразной законодательной школой, необходимой прелюдией к образовательным реформам начала XIX в., о которых, я надеюсь, у нас еще будет случай поговорить отдельно. Благодарю вас, коллеги, за участие в сегодняшнем разговоре. * «безвреден» — невредим Беседу вел зав. кафедрой ИСАА |
||||||||||||||||||||
